|
Карл Саган Мир полный демонов.Глава 17 Брак скептицизма и чуда
Интуиция без проверки и доказательств отнюдь не гарантирует истину.
Бертран Рассел. Мистицизм и логика (Mysticism and Logic, 1929) Когда свидетеля в американском суде просят поклясться, что он будет говорить «правду, всю правду и ничего, кроме правды», его просят о невозможном: вся правда никому не под силу. Наша память сбивчива, даже научная истина всего лишь приблизительна, и большая часть Вселенной остается непознанной. Но от показаний свидетеля в суде может зависеть чья-то жизнь. Честнее было бы требовать, чтобы мы говорили правду, всю правду и ничего, кроме правды в пределах своих возможностей. Без такой оговорки судебная присяга неисполнима, но, хотя эта оговорка соответствует реальности человеческой природы, юридическая система принять ее не может. Если все будут говорить правду в пределах, ограничиваемых индивидуальным суждением, то кто-то скроет улики или неприятные факты, события будут искажены, виновность затушевана, преступник уйдет от ответственности и правосудие утратит всякий смысл. Поэтому закон устанавливает высочайший, недостижимый стандарт точности, и мы стараемся изо всех сил ему соответствовать. При отборе присяжных прокурор и адвокат должны убедиться, что судить жюри будет в соответствии с предъявленными уликами — те, кто имеет какие-либо пристрастия в этом деле, подлежат отводу. Эта процедура проводится с учетом основных человеческих слабостей. Знаком ли кандидат в присяжные с окружным прокурором, с обвинителем на процессе, с адвокатом? Нет ли у него личных отношений с судьей или с другими кандидатами в присяжные? Не сложилось ли у кандидата заведомого мнения на основании прочитанного о деле в СМИ? Не придает ли он уликам, собранным следствием, больший (или меньший) вес, чем показаниям свидетелей защиты? Не питает ли неприязни к этническому меньшинству, из которого происходит обвиняемый? Не имеет ли научной подготовки в той области, из которой на суд специально приглашаются эксперты (это нередко бывает причиной для отвода)? Не работают ли в полиции или в системе уголовного судопроизводства родственники и близкие кандидата? Не имел ли он сам в прошлом каких-либо столкновений с полицией, которые могут повлиять на его отношение к процессу? Не подвергался ли близкий друг или родственник аресту по сходному обвинению? Американская система правосудия учитывает целый ряд факторов, предрассудков, предрасположений, прежнего опыта, которые могут затемнить суждение или повлиять на объективность, причем человек порой сам того не сознает. И потому прилагаются огромные, порой, может быть, даже чрезмерные усилия к тому, чтобы оградить уголовный процесс от человеческих слабостей тех, кому доверено вынести вердикт «виновен» или «невиновен». И, несмотря на все эти продуманные меры, процесс порой дает сбой. Зачем же нам соглашаться на меньшее, когда мы исследуем природу или пытаемся разобраться в жизненно важных проблемах политики, экономики, религии и морали? При последовательном применении наука в обмен на свои многообразные дары налагает и суровое бремя: мы обязаны, как бы это ни было трудно, применять научный подход к самим себе и к своим культурным нормам, т. е. не принимать ничего на веру, исследовать свои упования, свое тщеславие, свои необоснованные убеждения; мы должны по возможности видеть себя такими, каковы мы есть. Или же мы будем прилежно и мужественно исследовать движение планет и генетику микробов и идти за этими открытиями туда, куда они поведут, но происхождение материи и человеческое поведение сочтем непроницаемой тайной? Научный метод настолько мощен, что, однажды овладев им, вы не удержитесь от соблазна применять его всегда и повсюду. Однако стоит поглубже заглянуть в себя, и мы рискуем подорвать те убеждения, которые так утешительно укрывали нас от ужасов мира. Понимаю, что многое из сказанного в предыдущей главе подействовало на читателя как холодный душ. Исследуя тысячи культур и народностей, из которых состоит человеческий род, антропологи поражаются тому, как мало свойств и правил, обязательных для всех, присуще самым экзотическим обществам. Есть такие культуры — например, племя Ик в Уганде, — где систематически, институционально нарушались все десять заповедей. В некоторых обществах бросают умирать стариков или новорожденных, поедают врагов, вместо денег используют хорошо если ракушки или свиней, а то и девушек. Однако даже в этих культурах сохраняется строгий запрет на инцест, все они используют те или иные технологии и практически все верят в богов и духов, зачастую поселяя их в своей природной среде обитания, поручая высшим силам заботиться о растениях и животных, от которых зависит жизнь племени. (Интересно, что поклонники высшего небесного божества обычно оказываются наиболее жестокими. Впрочем, это лишь статистическая корреляция, причинная связь пока не была установлена, хотя, разумеется, всяческие предположения высказываются.) В каждом обществе складывается драгоценный для его членов запас мифов и метафор, которые каким-то образом сосуществуют с повседневной реальностью. Прилагаются усилия к тому, чтобы объединить эти два мира, а расхождения, торчащие углы, обычно оставляют вне поля зрения, словно их и нет. Мы умеем делить свое сознание на герметичные отсеки. Это получается даже у многих ученых: не сбиваясь с шага, они переходят от скептического научного мировоззрения к религии и вере, и обратно. Разумеется, чем больше несоответствие этих миров, тем труднее человеку жить в обоих, не напрягая сознание и совесть. Земная жизнь коротка и полна внезапностей. Не жестоко ли — отнимать у людей утешение верой, когда наука не в силах утишить их страдания? Пусть те, кому не под силу бремя научного знания, позволят себе пренебречь научным подходом. Но мы-то не можем брать науку частями, по своему усмотрению, применять ее там, где нас это устраивает, а как только почуем угрозу — отвергать. Не можем, потому что — напомню в сотый раз — мы не настолько мудры, чтобы регулировать подобные действия. Как совместить полеты на самолете, радио, антибиотики с убеждением, что Земле всего-то 10 000 лет или что все, рожденные под знаком Стрельца, общительны и болтливы? Скептики порой впадают в высокомерие, пренебрежительно относятся к чужому мнению? Конечно, сам не раз с этим сталкивался. Подчас словно со стороны слышал этот неприятный тон из собственных уст. Человеческие слабости одинаково проявляются по обе стороны баррикады. Скептицизм, даже по делу, может показаться высокомерным, догматичным, бессердечным по отношению к чувствам и верованиям других людей. И ведь в самом деле: некоторые ученые и завзятые скептики орудуют методом словно тупым инструментом — бьют по головам без разбора. Иной раз кажется, будто скептический вывод делается сразу, заведомо отбрасывая всякую аргументацию, а уж потом рассматриваются факты. Каждому дороги его убеждения, мы как бы состоим из них. Когда нашей системе убеждений бросают вызов, уличают в недостаточной обоснованности или просто задают, как это делал Сократ, неудобные вопросы, выявляя то, о чем мы не подумали, или показывая, что мы спрятали исходные предпосылки так далеко — самим не увидеть, — то ситуация воспринимается уже не как совместный поиск истины, а как личная война. Тот ученый, кто впервые назвал сомнение главной добродетелью взыскующего ума, подчеркивал: сомнение — всего лишь орудие, а не благо в себе. Рене Декарт писал: Не стану уподобляться скептикам, кто сомневается ради сомнения и вечно изображает нерешительность. Напротив, главное мое желание — прийти к определенности, устранить все наносное, сдуть песок и выяснить, что же под ним: скала или глина.
Иногда в вопросах, представляющих общественный интерес, скептицизм действительно используется для того, чтобы умалить и отодвинуть в сторону оппонентов. Не стоит забывать, что и приверженцы суеверий и псевдонауки, хотя во всем неправы, тоже люди с нормальными человеческими чувствами, и они, как и скептики, так же пытаются постичь устройство мира и свое место в нем. В большинстве случаев побуждения этих людей совпадают с движущим мотивом науки, и если воспитание или культура не снабдили их оружием для этого великого поиска, то тем более нам следует критиковать их с сочувствием — и, кстати говоря, никто из нас не экипирован безупречно. И у скептицизма есть пределы, за которыми он становится бесполезен. Нужно провести анализ преимуществ и потерь, и если мистика с суеверием обеспечивают достаточный уровень спокойствия, утешения, надежды, и вреда от этой веры никакого, так не держать ли нам свои сомнения при себе? Непростой вопрос. Представьте, что вы садитесь в такси в большом городе, и водитель с места в карьер начинает поносить представителей другой этнической группы. Что лучше — молчать, понимая, что молчание есть знак согласия? Или долг побуждает вас спорить, возмущаться, выйти из машины, ибо вы сознаете, что даже молчаливым согласием поощряете этого человека, а если вступите с ним в спор, то в следующий раз он подумает дважды, прежде чем нести такую чушь? Точно так же, если мы будем молчаливо поощрять мистицизм и суеверия, пусть даже только в тех областях, где они вроде бы приносят некоторую пользу, то тем самым мы поспособствуем укреплению климата, в котором скептицизм будет восприниматься как невежливость, наука превратится в докуку, а твердое и последовательное мышление станет чем-то узким, неприемлемым. В поисках золотой середины так нужна мудрость. Комитет по научному исследованию паранормальных явлений (CSICOP) состоит из ученых, членов академии, фокусников и других людей, занимающихся скептическим изучением новых или вполне уже сложившихся псевдонаук. Эта организация основана философом из Университета Буффало Полом Куртцем в 1976 г. Я состою в ней с момента ее основания. Аббревиатура CSICOP, произносится как sci-cop, т. е. ученые (scientists) — копы. Те, кому досаждает работа CSICOP, жалуются именно на это: мол, комитет встречает в штыки всякую новую идею, ни перед чем не остановится, лишь бы разодрать ее в клочья, это какая-то охранка, новая инквизиция и т.д. CSICOP, безусловно, несовершенен. Критика обиженных отчасти справедлива. Но, с моей точки зрения, CSICOP выполняет важную общественную функцию — это хорошо известная организация, к которой СМИ обращаются, когда хотят разобраться в том или ином вопросе, в особенности если очередная сенсация из сферы псевдонаук рвется на первые полосы. Было время (а для значительной части новостных средств во всем мире это до сих пор так), когда всякий левитирующий гуру, залетевший на Землю инопланетянин, медиум и целитель, стоило ему попасть в новости, уже принимался на веру. Телестудии, газеты и журналы лишены генетической памяти и словно забывают, сколько раз уже подобные чудеса разоблачались как мошенничество и обман. CSICOP служит противовесом подобному легковерию, хотя голос комитета все еще недостаточно хорошо слышен: для большинства средств массовой информации легковерие — вторая натура. Очень люблю карикатуру: предсказатель судьбы разглядывает ладонь своего клиента и торжественно возвещает: «Вы слишком доверчивы». CSICOP дважды в месяц выпускает The Skeptical Inquirer. Я приношу газету с работы домой и начинаю ее внимательно читать, гадая, какие же новые заблуждения раскроются передом мной на этот раз — всегда обнаруживается нечто, на что мне бы и воображения не хватило. Круги в полях! Пришельцы явились и оставили нам идеальные круги и математические формулы, начертанные в колосьях пшеницы!.. Вот кто бы мог такое придумать? Пшеничное поле как средство коммуникации! Еще того пуще — пришельцы распарывают животы коровам. Систематическое, массовое убийство. Фермеры в ярости. Поначалу меня изумляет подобная изобретательность, но по зрелому размышлению я каждый раз вижу, насколько эти сообщения скучны и однообразны. Компиляция застарелых, застоявшихся идей, шовинизм, надежды и страхи под маской достоверных фактов. И тут начинаешь понимать, как странно выглядят все эти россказни. И это все, на что способны пришельцы? Кружить в полях? Да у людей попросту отсутствует воображение! И так в каждом номере газеты рассматривается и разоблачается какой-то аспект псевдонауки. Но все же и движение скептиков имеет серьезнейший изъян, и он заключается в противопоставлении: мы и они. Якобы «мы» обладаем монополией на истину, а все прочие, кто верит во всякие нелепости, — заведомые глупцы. Будьте благоразумны, прислушайтесь к нам, а не прислушаетесь — вам ничем не помочь. Неконструктивный подход. Так никому ничего не докажешь. Скептики навеки обрекают себя пребывать в меньшинстве, в то время как более мягкий, сочувственный подход, понимание, что своими корнями псевдонаука и суеверия уходят в общую для нас человеческую природу, мог бы найти гораздо более широкий отклик. Только поняв это, мы ощутим растерянность и боль похищенных инопланетянами, а также тех, кто не смеет выйти из дому, не сверившись с гороскопом, или возлагает все упования на кристаллы Атлантиды. Сочувствие и общность в поисках истины сделали бы науку и ее методы более привлекательными, особенно в глазах молодого поколения. Многие псевдонауки и верования нью-эйджа родились из разочарования в традиционных ценностях и взглядах, т.е. из своего рода скептицизма (как и большинство религий). Дэвид Гесс в книге «Наука и нью-эйдж» (Science and the New Age) рассуждает: Сфера паранормальных верований и практик не принадлежит исключительно глупцам, безумцам и шарлатанам. Множество людей честно и искренне ищут смысл жизни, духовность, способы исцеления, ответы на загадку паранор мального опыта. Скептики могут считать это не поиском, а заблуждением, но, отметая и разоблачая, едва ли скептикам удастся привлечь людей на свою сторону и убедить их отказаться от магического мышления и иных заблуждений.
Скептик мог бы поучиться у антропологов более широкому подходу: сохраняя скептицизм как основу собственного мировоззрения, понимать и другие системы верований с точки зрения самих верующих в их историческом, социальном и культурном контексте. Тогда все эти паранормальные явления уже не будут восприниматься как идиотская капитуляция перед иррациональным: это особый язык, через который определенная часть общества передает свои тревоги, конфликты, поиски самоидентификации... Скептики до крайности упрощают психологическое и социальное содержание нью-эйджа: мол, вера в паранормальные явления «утешительна» для тех, кто не справляется с реальностью Вселенной без божества, или же эти верования порождены безответственными СМИ, которым на руку отсутствие у читателей критического мышления... Однако, начав со справедливых упреков, Гесс вскоре переходит к жалобам: дескать, парапсихологов «затирают и портят им карьеру коллеги-скептики», и вообще скептики «с религиозным пылом» отстаивают материалистическое и атеистическое мировоззрение, тот же «научный фундаментализм», «иррациональную веру в рационализм». Весьма распространенная жалоба, но для меня это — загадка, прямо-таки тайна и мистика. Нам многое известно о существовании материи и ее свойствах. Если какое-то явление можно разумно объяснить в понятиях материи и энергии, зачем предполагать вмешательство иной силы, к тому же незасвидетельствованной и недоказанной? Но жалобы упорно повторяются: скептики не верят в огнедышащего дракона в моем гараже, потому что они — упертые атеисты. В книге «Наука и нью-эйдж» скептицизм затрагивается, но суть его так и не понята, а уж применять этот метод — и подумать страшно. Перечисляются всевозможные паранормальные явления, скептицизм «деконструируется», но и из этого чтения не поймешь, перспективны ли обещания нью-эйджа и поиски паранормального или же все это обманка. Как с большинством постмодернистских текстов, многое зависит от чувств и предпочтений читателя. Роберт Энтон Уилсон в книге «Новая инквизиция: иррациональный рационализм и бастион науки» (The New Inquisition: Irrational Rationalism and the Citadel of Science. Phoenix: Falcon Press, 1986) обозвал скептиков «новой инквизицией». Насколько мне известно, скептики к вере не понуждают. Более того, в большинстве документальных передач и ток-шоу на телевидении скептику если и предоставят слово, то на полминуты. Если какие-то учения и методы критикуются (или высмеиваются), то лишь в журналах вроде The Skeptical Inquirer. Представителей нью-эйжа не тащат в суд, как ведьм, не порют кнутом за то, что они посмели иметь видения, и костер им уж точно не грозит. Неужели даже критику они вынести не могут? Разве не интересно проверить, как их вера выстоит против самых сильных аргументов, какие сумеют привести скептики? Возможно, в одном случае из ста идея, с виду, на слух, по запаху не отличимая от обычных закидонов псевдонауки, окажется верной. Может быть, в озере Лох-несс или где-нибудь в Конго действительно обитает еще неизвестное пресмыкающееся родом из мелового периода, а может быть, где-нибудь в Солнечной системе обнаружатся предметы, произведенные передовой нечеловеческой цивилизацией. В данный момент три идеи из области экстрасенсорики кажутся мне наиболее заслуживающими серьезного исследования: 1) будто люди могут силой мысли воздействовать (чуть-чуть) на компьютерный генератор случайных чисел; 2) что в ситуации легкого сенсорного голодания человек может воспринимать «проецируемые» мысли или образы и 3) что маленькие дети порой вспоминают подробности прежнего своего существования, причем приметы иной эпохи они передают с большой точностью, а получить эти сведения иначе, как путем перевоплощения, никак не могли. Я выбрал эти три идеи не потому, что они кажутся мне правдоподобными (нет, не кажутся), но как пример того, что могло бы оказаться правдой. В пользу этих трех идей имеются хоть какие-то, пусть и сомнительные, экспериментальные данные. Хотя, разумеется, я могу ошибаться. В середине 1970-х гг. один замечательный астроном составил манифест «Возражения против астрологии» и предложил мне подписать его. Меня покоробили некоторые формулировки, и в итоге я счел невозможным поддержать эту затею — не потому, что придаю астрологии какое-то значение, но потому, что считал (и по-прежнему считаю), что этот манифест был написан в недопустимо авторитарном тоне. Астрология подверглась разносу за то, что родилась из суеверия, но ведь точно такого же происхождения и религия, химия, медицина, астрономия — список можно продолжить. Вопрос ведь не в том, из каких неполных и неверных сведений первоначально сложилась астрология, а в том, работает ли она сейчас. Далее манифест затрагивал психологические побуждения людей, верящих в астрологию. Такими мотивами — например, ощущением беспомощности человека в сложном, опасном, непредсказуемом мире — можно объяснить успех астрологии среди доверчивых людей, но это опять же не имеет отношения к вопросу, работает ли она. Манифест подчеркивал: мы не нашли механизма, который сколько-нибудь убедительно объяснял «работу» астрологии. Это уже более важный аргумент, однако еще далеко не доказательство ошибочности этой «науки». Когда Альфред Вегенер в начале XX в. выдвинул предположение о движении материков, чтобы объяснить многие иначе непонятные данные геологии и палеонтологии, механизм этого явления тоже не был разработан, а теперь нам хорошо известна тектоника земных плит. Но тогда Вегенер указал на единое строение рудных жил и залежей ископаемых от восточного побережья Южной Америки до западного побережья Африки и предположил, что два материка некогда соприкасались, а Атлантический океан возник сравнительно недавно. Все тогдашние светила геоло гии решительно отмели эту ересь: материки закреплены раз навсегда, они не покоятся на какой-то плавучей основе, которая позволяла бы им «дрейфовать». И все же тектоника плит стала ключевым открытием в геофизике XX в., и теперь мы знаем, что материки на самом деле «дрейфуют», точнее, их словно увлекает гигантская конвейерная лента, паровым двигателем которой служит раскаленное земное ядро. Тогдашние светила геологии попросту ошиблись. Так что не стоит отвергать какую-либо гипотезу лишь на том основании, что механизм пока что неизвестен — хотя, если эта гипотеза противоречит давно известным законам физики, тут уж возражения ученых будут иметь больший вес. К астрологии можно было бы предъявить более жесткие и неопровержимые претензии. Например, почему, провозглашая эру Водолея, она берет в расчет предварение равноденствий, а при составлении гороскопов — нет? Также астрология не учитывает преломление в атмосфере, ее список влияющих на судьбы небесных тел остается куцым и сводится к объектам, наблюдаемым невооруженным глазом, как во II в. — во времена Птолемея. Огромное множество разнообразных астрономических объектов, обнаруженных с тех пор, астрологией никак не учитывается (как насчет гороскопа, составленного по положению ближайших к Земле астероидов?). Почему день и час, даже минута рождения важны, а широта и долгота не имеют значения? Судьбы однояйцевых близнецов не подтверждают надежность гороскопов, а еще более настораживают разночтения в гороскопах, составленных на основе одной и той же информации разными специалистами и отсутствие корреляции между гороскопами и психологическими тестами — например, Минессотским многоаспектным личностным опросником (MMPI). Лично я предпочел бы подписать не тот манифест, а подробное изложение и опровержение основных принципов астрологии: этот разбор мог бы оказаться убедительнее, чем другие широко циркулирующие и публикуемые материалы. Астрология сопутствовала человечеству на протяжении 4000 лет, если не дольше, и ныне пользуется небывалой популярностью. Согласно опросам, каждый четвертый американец «верит» в астрологию, а каждый третий считает «научным» предсказание характера и судьбы по положению Солнца в момент рождения. Доля школьников, верящих в астрологию, возросла с 40% в 1978 г. до 59% в 1984 г. Астрологов в США вдесятеро больше, чем астрономов. Во Франции астрологов больше, чем священников католической церкви. Ученые могут болтать, что хотят, но астрология хоть как-то удовлетворяет социальные потребности, а ее ниспровергатели об этом и думать не думают.
|
|