Космос - «мир, вселенная и мироздание» (др. греческий), первоначальное значение - «порядок, гармония, красота».
Впервые термин Космос для обозначения Вселенной был применён Пифагором...












Карл Саган Мир полный демонов.

Глава 14 Антинаука

Постмодернисты критиковали астрономию Кеплера как продолжение его средневековых религиозных взглядов; эволюционная теория Дарвина тоже не без греха — стремилась увековечить привилегии социального класса, к которому принадлежал автор, или же оправдать его атеизм (при условии, что Дарвин был атеистом), и так до бесконечности. Одни упреки справедливы, иные нет. Но почему нас вообще интересует, какие предрассудки и какие личные эмоции привносит ученый в свое исследование — лишь был бы скрупулезно честен и предоставил другим людям, с иными пристрастиями, перепроверить результат. Станет ли кто утверждать, будто у консерваторов и либералов сумма 14 и 27 даст разные результаты? Или если в северном полушарии математическая функция, совпадающая с собственной производной, является экспонентой, то в южном — разве это какая-то другая функция? Математик что мусульманин, что индуист разложит регулярную периодическую функцию на ряды Фурьера. Некоммутативная алгебра (в которой от перемены мест множителей меняется произведение) столь же осмысленна и последовательна для человека, говорящего на индоевропейском языке, как и для того, кто объясняется на языке финно-угорской группы. Можно любить математику или не любить, но ее истины верны повсюду, независимо от национальной принадлежности, культуры, языка, религии, идеологии.

Другая крайность — вопросы, считать ли экспрессионизм «великим» искусством или рэп — «великой» музыкой; с чем нужно в первую очередь бороться — с инфляцией или с безработицей; выше ли французская культура немецкой и следует ли распространить запрет отнимать у человека жизнь также и на смертную казнь. Эти вопросы чересчур упрощены, представлены ложные дихотомии, ответ зависит от невысказанной, но подразумеваемой предпосылки. Вот в таких случаях местные и личные предпочтения влияют на результат.

Где в этом субъективном континууме — от полной независимости выводов от культурных норм до полной от них зависимости — место науки? Хотя и здесь возникают проблемы, связанные с предрассудками и шовинизмом, и хотя содержание науки тоже приходится все время фильтровать и уточнять, все же наука намного ближе к математике, чем к моде. Рассуждения о произвольности и пристрастии научного знания — тенденциозны и лицемерны.

Историки Джойс Эпплби, Линн Хант и Маргарет Джейкоб в книге «Говорить правду об истории» (Telling the Truth About History, 1994) раскритиковали Исаака Ньютона: он-де отверг картезианскую науку, увидев в ней вызов традиционной религии, опасность безбожия и социального хаоса. Что ж, это попросту означает, что любой ученый — не более чем человек. Историку идей любопытно посмотреть, насколько Ньютон был ограничен интеллектуальными течениями своего времени, однако на истинности его теории это никак не сказывается. Чтобы новая теория прижилась, требовалось убедить и верующих, и атеистов. Законы Ньютона оказались убедительны для всех.

Далее Эпплби и ее соавторы пишут: «Когда Чарльз Дарвин формулировал теорию эволюции, он действовал как атеист и материалист». Иными словами, теория эволюции — продукт определенной атеистической системы взглядов. Но зачем же путать причину со следствием? Дарвин собирался принять сан священника Англиканской церкви, но тут подвернулась вакансия на «Бигле». От родных берегов Чарльз Дарвин отплывал, по его собственным словам, глубоко и традиционно верующим человеком. Он признавал все догматы Англиканской церкви до единого.

Но когда он занялся изучением природы, то постепенно убедился в ошибочности по крайней мере части своих религиозных представлений. Тогда-то он их и сменил.

Эпплби с коллегами возмущается тем, как Дарвин описывает «низкую мораль дикарей... отсутствие у них способности к суждению... недостаток воли и самоконтроля», и подытоживает: «Ныне его расизм шокирует». Лично я в этих рассуждениях не вижу расизма. Речь идет о жителях Огненной Земли, живших в крайне примитивных условиях южной, близкой к Антарктиде и неплодородной провинции Аргентины. Говоря же о женщине африканского происхождения, которая там же, в Южной Америке, предпочла самоубийство рабству, Дарвин восклицает: «Лишь предрассудок мешает нам восхвалить ее мужество, как восхваляем мы подобные деяния римлянок!» Самого Дарвина капитан Фицрой, матерый расист, чуть не ссадил с корабля как раз за стойкое сопротивление расизму. В этом отношении Дарвин на голову — на две головы — выше многих своих современников.

И даже если б это было не так, какое отношение имеют его расовые убеждения к истинности или ложности теории естественного отбора? Рабами владели и Томас Джефферсон, и Джордж Вашингтон, а Альберт Эйнштейн и Махатма Ганди прокололись в роли мужей и отцов. Список претензий можно продолжать до бесконечности. Все мы — порождение своего века, и каждый из нас небезупречен. Справедливо ли судить нас по неведомым стандартам будущего? Иные из обычаев нашего века следующие поколения, несомненно, сочтут варварскими. Например, манеру укладывать малышей и даже младенцев в одиночестве, а не под боком у родителей; или злоупотребление националистическими страстями с целью завоевать популярность и получить высокий пост; или коррупцию и взяточничество как образ жизни; или содержание зверей в доме; или поедание животных и содержание приматов в клетке; или уголовное наказание взрослым людям за употребление наркотиков; или пренебрежительное отношение к образованию детей.

В ретроспективе какие-то личности выделяются из общей массы. Для меня это уроженец Англии и американский революционер Томас Пэйн, который существенно опередил свое время. Он отважно боролся с монархией, аристократией, расизмом, рабством, суеверием и сексизмом, когда все вышеперечисленное входило в общепринятую мудрость. Он упорно и неколебимо критиковал традиционную религию. В трактате «Век разума» (The Age of Reason) Пейн писал: «Читая описание непристойностей, оргий, жестоких казней и пыток, беспощадной расправы над врагами — а такими историями Библия переполнена, — как не счесть ее словом дьявольским, а не Божьим? Эта... книга послужила развращению и отуплению человечества». И в этом же трактате Пэйн выражает глубочайшее почтение творцу Вселенной, чье существование, как он полагал, очевидно из изучения окружающего мира. Большинству современников казалось невозможным отвергать Библию и в то же время признавать Бога; христианские богословы считали Пэйна безумцем, развратником и пьяницей. Еврейский мудрец Давид Леви запретил набожным иудеям даже притрагиваться к этой книге, не говоря уж о том, чтобы ее читать. За свои взгляды Пэйну пришлось поплатиться (в том числе он угодил в тюрьму после Французской революции, ибо оказался чересчур последователен в сопротивлении тирании). С годами Пэйн превратился в озлобленного старика.

Разумеется, теорию Дарвина можно вывернуть наизнанку и подло ею злоупотребить: бароны-разбойники XIX в. резали друг другу глотки, оправдываясь социальным дарвинизмом, нацисты и прочие расисты подводят формулу «выживания сильнейшего» под акты геноцида. Но не Дарвин породил Рокфеллера и Гитлера. Алчность, индустриальная революция, система свободного предпринимательства, коррупция власти — пожалуй, этого достаточно для объяснения некоторых явлений капитализма XIX в. Этноцентризм, ксенофобия, социальная иерархия, застарелый германский антисемитизм, последствия Версальского договора, система воспитания детей в Германии, инфляция и Великая депрессия — и Гитлер приходит к власти. Все это вполне могло произойти и без Дарвина. Современный же дарвинизм выяснил, что ключом к выживанию могут быть и куда менее агрессивные качества (то-то огорчение для баронов и фюреров): альтруизм, разумность, сострадание.

И если мы сочтем нужным подвергнуть цензуре Дарвина, то кого еще и какие еще виды знания? И кто будет цензором? Кто обладает достаточной мудростью и возьмется установить, какими сведениями и предположениями можно без особого ущерба для нас пожертвовать, а какие понадобятся через десять, сто или тысячу лет? Разумеется, нужно проверять на безопасность машины и продукты. Нам всегда приходится принимать такого рода решения, поскольку ресурсы не бесконечны, нельзя испробовать все существующие в мире технологии. Но одно дело технологии, а другое — знание. Начните указывать людям, как им думать, и откроется возможность для цензуры мысли и нравов, будут приниматься некомпетентные решения и начнется затяжной упадок.

Для пылких идеологов и авторитарных режимов навязывать свою точку зрения и подавлять оппозицию естественно. Нацистские ученые, в том числе лауреат Нобелевской премии Иоганн Штарк, проводили четкое разграничение между реалистичной и практической «арийской наукой» и вымыслами «еврейской науки» — квантовой физикой и теорией относительности. Адольф Гитлер пошел еще дальше: «Наступает новая эра магического объяснения мира. Объяснения, основанного не на знаниях, а на воле. Истины, моральной или научной, не существует».

Американский генетик Герман Мюллер спустя 30 лет рассказывал мне о том, как в 1922 г. летал из Берлина в Москву посмотреть на строительство нового общества. Увиденное понравилось ему настолько, что, уже сделав открытие о мутациях вследствие облучения (открытие, принесшее ему впоследствии Нобелевскую премию), Мюллер переехал в Москву и собирался развивать в этой стране современную генетику. Однако к середине 1930-х гг. при сильной поддержке Сталина начал возвышаться шарлатан Трофим Лысенко. Лысенко утверждал, что генетика (по именам основателей он называл ее «менделеизм-вейсманизм-морганизм») основана на неприемлемой философии, а «правильная» генетика, генетика, подчиняющаяся коммунистической идеологии диалектического материализма, даст совсем другие результаты. В частности, Лысенко сулил дополнительный урожай озимой пшеницы, что было бы весьма кстати после насильственной коллективизации сельского хозяйства, заметно подорвавшей его эффективность.

Доказательства Лысенко представлял сомнительные, контрольные эксперименты отсутствовали, более того, многие известные данные противоречили заявленным Лысенко выводам. Его власть росла, но Мюллер попытался столь же страстно отстаивать соответствие классической генетики Менделя диалектическому материализму, а Лысенко с его верой в наследуемость приобретенных признаков и отрицанием материальной основы наследственности выставить «идеалистом» или кем похуже. Всевозможную поддержку Мюллеру оказывал Николай Вавилов, президент Всесоюзной академии сельского хозяйства.

В 1936 г., выступая перед Академией, где власть уже перешла к Лысенко, Мюллер с глубоким волнением говорил:

Если наши выдающиеся практики будут высказываться в пользу теорий и мнений, явно абсурдных для каждого, кто хоть немного знает генетику, такие как положения, выдвинутые недавно президентом Лысенко и его единомышленниками... то стоящий перед нами выбор будет аналогичен выбору между знахарством и медициной, между астрологией и астрономией и между алхимией и химией.

В стране полицейского террора и массовых арестов эта речь послужила образцом честности и отваги (или, если угодно, упрямства и неосторожности). В книге «Дело академика Вавилова» советский историк-эмигрант сообщает, что эти слова, «доныне памятные всем здравствующим участникам сессии», были произнесены «под гром аплодисментов всего зала».

Три месяца спустя Мюллера навестил приехавший в Москву с Запада генетик и с негодованием рассказал ему о том, что на Западе широко циркулирует подписанное Мюллером письмо с осуждением «менделизма-вейсманизма-морганизма» и с призывом бойкотировать Международный конгресс по генетике. Поскольку Мюллер в глаза не видел такого письма, не говоря уж о том, чтобы его подписывать, оставалось лишь сделать вывод, что автором возмутительной подделки был Лысенко. Мюллер тут же обратился в «Правду» с гневным изобличением Лысенко и копию этого заявления направил Сталину.

На следующий же день к Мюллеру пришел испуганный Вавилов с вестью, что Мюллер якобы только что вызвался отправиться добровольцем на Гражданскую войну в Испании. Письмо в «Правду» подвергло жизнь генетика опасности. Мюллер поспешил покинуть страну и только-только успел ускользнуть от цепких лап секретной полиции — НКВД. Вавилову повезло намного меньше: он был арестован и погиб в 1943 г. в Сибири.

При поддержке Сталина, а затем и Хрущева Лысенко беспощадно расправился с классической генетикой. В учебниках советских школьников 1960-х гг. содержалось так же мало сведений о хромосомах и других понятиях классической генетики, как в некоторых американских учебниках (причем по сей день) — об эволюции. Однако новый урожай озимых не заколосился, ДНК сельскохозяйственных растений не прислушивалась к заклинаниям «диалектического материализма», колхозы прозябали в нищете, и ныне отчасти и по этой причине Россия — во многих других областях дающая ученых мирового класса — безнадежно отстает с открытиями в области молекулярной биологии и генной инженерии. Утрачено два поколения биологов. Лысенковщина продержалась до 1964 г., и наконец Лысенко удалось свергнуть после бурных заседаний и повторного голосования в Академии наук, одном из немногих советских институтов, сохранивших хоть какую-то независимость от партийного и государственного руководства. Ключевую роль в этих событиях сыграл физик-ядерщик Андрей Сахаров.

Американцев этот советский опыт приводит в изумление: кажется невероятным, чтобы государственная идеология или общественный предрассудок мог так надолго сковать прогресс науки. На протяжении 200 лет американцы гордятся тем, какой они практически мыслящий, идеологически незашоренный народ. Тем не менее в Соединенных Штатах процветали псевдонаучные вариации антропологии и психологии, напри мер расовая теория. Под маской «креационизма» всерьез предпринимались усилия покончить с преподаванием в школах теории эволюции — главной объединяющей концепции в биологии, существенной для понимания многих других предметов, от астрономии до антропологии.

____

Наука кое в чем должна отличаться от других человеческих дел. Разумеется, и на ученых точно так же влияет культурная среда, и они тоже порой бывают правы, а порой нет (так происходит в любой сфере человеческой деятельности), однако наука отличается стремлением создавать проверяемые гипотезы, напряженным поиском того решительного эксперимента, который либо подтвердит, либо опровергнет новую идею, отличается страстностью споров по существу и готовностью отказаться от несостоятельных идей. Если бы мы не видели собственной ограниченности, не искали дополнительных данных, не проводили бы контролируемые эксперименты, если бы относились к фактам без уважения, то не имели бы путеводной нити в поисках истины. Оппортунизм и страх вынудили бы нас следовать любому идеологическому ветерку, и не было бы вечных ценностей, за которые мы могли бы уцепиться.





Назад     Содержание     Далее












Интересные сайты